Hm G Em Fdies
Здорово, брат, лови мой взгляд, рассеянный и дерзкий,
Hm G Em Fdies
Луна блуждает, пятый лад мерзкий.
Em D G Fdies
Стоп. У подъезда каждый сам направо и налево,
Em D G Fdies
По кругу бегали сто грамм, все пили за прекрасных дам,
Hm G Fdies
А я за королеву.
Возьмите, барин, инструмент, он пел под общим взглядом,
Ломался в пытках инсургент и вечер умирал в момент,
Чем болен, тем и рад он.
Я сам устал, я угасал, но взялся быстрым ритмом,
Вокруг всё сжалось, стул мне мал, лишь помню, волосы глотал
Потом хотелось бритву.
Dm B Gm A
Ну здравствуй, брат, часы не спят, нам стрелки лижут пятки,
Dm B Gm A
Отставь в сторонку суррогат и ну давай вприсядку.
Gm F B A
Василий сам бы рад сплясать да водка - не потеха,
Gm F B A
Кого-то тянет на кровать, кого-то всех порастолкать
Dm B A
Задорным пьяным смехом.
А он всё гнёт свою дугу, он знает откровенно
Куда, зачем, когда, кому до пятого колена,
Столкнулись стрелки, сутки прочь, фиксация фальстарта,
Вернись назад, я в клочья б ночь порвал восьмое марта.

Здравствуй, господин невидимого племени,
Основной хозяин пятой стороны,
Тот, что не дожил и не увидел времени,
Когда эти песни станут, не нужны.
Шилом по мылу расправили жилы
И крыльями крыли, пока не остыло
Пойло народное с плазмой и жиром,
Каждый вприпрыжку, просунуть бы рыло.
Просунули рыло да пойло остыло,
По полю могилы просеяли вилами,
Третьим не будешь? Великая Троица,
В груди у него три колокольца.

В коридорах серый цвет, окровавленный рассвет
Запрет на слово «нет» и мне, как в мозг, плывёт апрель.

Покинутый богом хотел бы он падать
В черте незнакомых раздавленных лиц,
Любовь по ночам, любовь не приходит,
Давит на грудь и не знает границ.
Хотел утонуть в возрастной бытовухе,
Две тысячи двести, иду на базар
Есть повод остаться свободным, как муха,
Под крыльями фар.
Жми на рычаг, машинист незнакомый,
Перетяни его дальше, чем сон
Дышит стоп-кран и вагонные стоны
Мой стон.
Тьму прорезает сигнал светофора,
Красный, зелёный, бегите, как воры,
Смех телефона, номер гудка,
Кто-то звонит сказать слово «пока».

Солнце ползёт, кровоточит из крана,
Время вставать, не пойти ли нам в баню,
Я ли водил на той самой уздечке
Солнышко красное вдоль синей речки.

Вся жизнь под землёй, вся жизнь в андеграунде,
Бой часов, спящий мир посыпается
В кубических станциях и параллельных рельсах
Поезд улетает в душевную прострацию.

Смерть коридоров чужого потока
В косы вплетает живой механизм
Звенья желудка, творящего соки,
Сам переварит в себе ботулизм.

Куют, жажда скорости, меха раздувают,
Взвоет гудок под рукой раздолбая,
И каждый сидящий в своё отраженье
Новых впаяет две тысячи звеньев.

Но я буду с тобой, я верю с тобой
Этот замкнутый круг из душевнобольных,
Но мы выйдем с тобой.

Все против нас в мире эскалаторов,
Грязных ступеней и рекламных роликов
Я люблю тебя, что бы это значило,
Встретимся с тёмными вагонами.

Вся жизнь под землёй, время, словно семечки,
Сыплются и сыплются из карманов вечности
И тёмные фигуры массовой культуры
Несут свою дань таким же фигурам.

Но я буду с тобой, я верю с тобой
Этот замкнутый круг из душевнобольных,
Но мы выйдем с тобой.

С ваших наград лишь лопаты да вилы,
На изнанку души, вот те на ордена,
Кресты на мосты, а могилы на мыло,
Время пришло собирать семена.
Мерить аршинами Родину рано,
Чёрное золото сей в чернозём
Центнеров сотку по общему плану
Хлеба к обеду с гектара возьмём.

Армия кос величаво шагает,
Взгляд, устремив выше каменных гор,
Их тридцать три, впереди выступает
В потной тельняшке старик Черномор.
Грозный убийца кулацкого класса,
Искоренитель неравенств в строю,
Организует крестьянские массы,
Я на буржуев волком смотрю.

Ударим собраньем по общему мненью
Нам уготовлена важная роль,
Эх, заломаем берёзу в поленья
В чёрной земле прорастим даже соль.
Увеличенье сплошного посева,
Зёрна рекой потекут в закрома,
Фермы расширим от права до лева,
Номер один в производстве дерьма.

Тонны зерна добывай без обеда,
Напрочь забудь алкогольный синдром,
Наш сенокос начинается в среду,
Гнать на поля всех серпов молотком.
Всё ли для всех разложили по полкам?
Всех осмотрел председатель Семён.
Образованье, да что с него толку?
Знать, что все дороги ведут в Вавилон?

С ваших наград лишь лопаты да вилы,
На изнанку души, вот те на ордена,
Кресты на мосты, а могилы на мыло,
Время пришло собирать семена.

С каждым утром всё меньше хотеть быть живым
И своими висками дополнить зажим,
Возвращаться к потерянным крышам, летать
И глотать обречённость на строгий режим.
В эту ночь умирали остатки сверчков,
Вот письмо, но бумага испачкана в кровь,
А в избушке за печкой никто не поёт,
Чёрно-белые птицы встречают восход
Солнца.

Помнишь, как на земле наколоть небеса
И в бездонном колодце поднять паруса,
Оставлять на ресницах израненных лиц
Веру в каждую сказку судьбы без границ.
Присягаю из книг на брошюре любой
Я такой, я не вышел вперёд головой,
Не припомнить конца, проживая назад,
Где святые ручьи отпевают закат
Солнца.

Ты меряешь ветром воды отраженье,
Как бурю в стакане кораблекрушенья.
Места знать иные, по званью грибные,
По смыслу далёкие, сном золотые.
Способен возвышенным жить невпопад,
Ты вырываешь из строк только букву «назад».

Усталые боги, продажные, из-под полы,
Квартирный вопрос, патриот своих метров
И падает снег на свежую рану метлы.

Она-то умеет любить без оглядки,
Мести злую вьюгу и плакаться в пятки,
Гнать вон от себя да всё, что угодно,
Любимых, больных и, конечно, голодных,
Когда по углам расцветает тоска,
Я – строгий работник метлы и романтик совка.
Представляю себя тем иным и скользящим,
Непостоянным и ненастоящим,
Как атом дрожит в плавниках ледокола,
И вытекает из вен в образцах «Пепси-колы».

Святые на мушке, икона сочится смолой,
Весь мир пахнет ладаном, тмином и йодом,
Как доброе утро глотает нас за упокой
Летит голубою стрелой выше сосен.

Смотреть на своё отражение и видеть лишь свет,
Прорвавшийся в долю секунды испуганный блик,
В стране потолков – это солнце на сорок пять ватт
И в кружке воды ты становишься чище настолько,
Что хочется крикнуть «в порядке», как крикнул «Восток»,
Деревья всегда остаются оплакивать вас,
Когда пропоют петухи и исчезнет песок,
И нас не найдут миллионы обученных глаз.

Забьюсь далеко, я прячу свой страх по углам,
Загнать понимание в окна, в свой первый закат,
Я чувствую в доме того, кто ворует тебя,
Один на один с ним поймаешь свой собственный взгляд.

И будешь писать, наша заповедь, знай, не молчи,
Ведь это лекарство от времени и от себя,
Язык керосиновой лампы – твой маленький джин,
Утонет корона и крысы бегут с корабля .

Твоё – это, вроде как, книга с названием таким:
«Пособие тем, кто, как Лола, бежит со всех ног»,
И, как господин отравитель, от серых машин,
В крови от тебя, спотыкаясь, бежит потолок.

По купонам доза света
По рублю глоток печали
Я пришёл к тебе с приветом
Рассказать, что мы устали,
От сумы и от тюрьмы
И оттого, что рвёт на части,
Раз уж не было зимы,
Так назовём её несчастьем.

Слепой поворот за судьбой колоска,
Из грубой морщины пробьётся росток,
Я это впитал с молоком маяка,
Пытаясь ухватиться за кленовый листок.

Дальний дом или дорога
Вот тяни, пометил карту,
Век остаться длиннорогим,
Век мне не сойти за бартер,
Ясно помнит только голос
Мой вам ничего не скажет,
От себя квадратный глобус
Оторвал в осколках сажи.

Без тепла не стоит видеть
Всё вокруг, замки и двери,
Раз нет смысла ненавидеть,
Разреши во что-то верить.

Не по делу, не по плану,
Не по сильному уставу,
Когда Грозный стал Иваном,
На него нашли управу
Ползал век по вашим лицам,
Но летал за повороты,
Я хоть змей, но тоже птица,
Только низкого полёта.

Слепой художник тоже видит сны,
В которых отражается, что есть и что останется,
В которых на ступеньки вечной тьмы
Отчаянно бросаются, нечаянно разбиваются
И тащат под прицел своих детей
хлебом - чернилом, метят могилы
Трёхдневной кутьёй и оскалом ножей,
Но ангел не боится ампутации крыльев.

А мне остался один только шрам, только след
От того, кого звали тем Чёрным курицей,
Единственным другом на всё странное детство,
В погоне за солнцем ни сгореть, ни согреться.

Но просто ты знаешь, всё больше ты знаешь,
Что красный костёр маяком замигает,
Деревья зажгутся, как факелы, в небе,
Останутся в поисках вечного мая.
Ты знала давно, даже с самого детства,
Что трубы длинною в трамвайные рельсы,
Что каждый из наших слепых командиров
Родился и жил в пластилиновом мире.

На сердце две раны и ржавый ожог
От того, кого звали Красной жар-птицей,
Единственным другом на всё странное детство,
В погоне за солнцем ни сгореть, ни согреться,